Читать книгу "Жаркая осень 1904 года  - Александр Харников"

Кроме того, стараниями Кобы и Ленина самая здравомыслящая часть революционеров благоразумно отошла от активной политической деятельности и занялась общественно полезным делом, сотрудничая с властями империи на местах. Так что заокеанским господам – спонсорам грядущего русского бунта – приходится искать новых лидеров, которые бы взяли на себя руководство изрядно прореженными радикальными группами в России.

Видимо, я произвел на Шиффа и на полковника достаточно благоприятное впечатление. Поговорив со мной еще с полчаса, Хаус откланялся, а Шифф предложил мне свой автомобиль для того, чтобы доставить меня до дома. На прощание он вручил мне свою визитку, пояснив, что если я покажу ее людям, с которыми мне вскоре предстоит встретиться, то она послужит для них чем-то вроде пароля.

И вот сегодня мне предстоит рандеву с одной весьма колоритной личностью. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская пользовалась среди патриархов революционного движения немалым авторитетом. Ее даже называли «бабушкой русской революции». Сия шустрая и бойкая шестидесятилетняя дама еще в молодости якшалась с кружками «чайковцев», «ходила в народ», за что и получила пять лет каторги. Срок она отбывала на знаменитой Карийской каторге, откуда весной 1881 года совершила дерзкий побег. Правда, компанию, в которой она пустилась в бега, довольно быстро поймали, и к прежним пяти годам каторги Екатерина Константиновна получила «довесок» – еще четыре года. После каторги была сибирская ссылка, из которой ее освободила амнистия, объявленная императором Николаем II по случаю своей коронации. Но Брешко-Брешковская снова стала «раздувать из искры пламя», перешла на нелегальное положение и вела революционную пропаганду среди крестьян. Один из вождей партии эсеров Виктор Чернов вспоминал: «…Бабушка витает по всей России, как святой дух революции, зовет молодежь к служению народу, крестьян и рабочих – к борьбе за свои трудовые интересы, ветеранов прошлых движений – к возврату на тернистый путь революции. “Стыдись, старик, – говорит она одному из успокоившихся, – ведь эдак ты умрешь со срамом, – не как борец, а на мягкой постели подохнешь, как изнеженный трус, подлой собачьей смертью”».

В Минске Брешко-Брешковская познакомилась с другим пламенным революционером – Герш-Исааком Гершуни. Вместе они основали партию социалистов-революционеров. Именно эта дама стояла у истоков политического террора в России. Брешко-Брешковская хорошо была знакома с Евно Азефом, Борисом Савинковым, Егором Созоновым и Иваном Каляевым.

Правда, к 1904 году она уже была в эмиграции. В поисках финансирования остатков того, что когда-то было всесильной боевой организацией эсеров, она в октябре 1904 года приехала в САСШ. По указанию Джейкоба Шиффа мне предстояло сегодня встретиться с этой «старушкой-веселушкой» и обсудить с ней возможность использования уцелевших от разгрома эсеровских ячеек для продолжения террористической деятельности.

Старушка, несмотря на свой возраст, развила бурную деятельность, и договориться с ней о встрече было довольно трудно. Она разъезжала по городам и весям Соединенных Штатов, собирала огромную аудиторию, на которую рассказывала об ужасах царской каторги и призывала помочь хотя бы центом русским революционерам, которые «лили кровь, гибли на эшафотах и гремели кандалами в ужасной Сибири». Как вспоминал один из лидеров русских либералов князь Петр Долгоруков: «Брешко-Брешковская говорила, что мы, либералы, должны приступить к более решительным действиям», и если «мы сами не способны на террор, то должны, по крайней мере, содействовать террористам»…

Вот с такой бойкой старушкой мне и предстояло иметь дело. Сама она не произвела на меня особого впечатления. Куда ей до Новодворской! Но мне были интересны связи Брешко-Брешковской с лидерами эсеров, еще остававшимися на свободе.

Кстати, она, оказывается, была знакома и с недавно убиенным во дворе Новой Голландии главой эсеров-максималистов Михаилом Соколовым. Но они чем-то сумели не понравиться друг другу, так что о Медведе старушка отозвалась довольно сдержанно, видимо, придерживаясь старой римской пословицы: aut bene, aut nihil[17].

– Многие ячейки нашей партии, – вещала «бабушка русской революции», – сейчас находятся в «спящем» состоянии. И вам предстоит их «разбудить».

А вот это интересно. Екатерина Константиновна, похоже, весьма плотно общалась с «вольными каменщиками». Во всяком случае, термин «спящие» – это из масонского лексикона. «Спящими ложами» у масонов назывались ложи, которые на время прекратили свою активность, но при этом не сдали «хартию» – разрешение от «Великой ложи» на работу и права на представительство в «Великой ложе».

Ну что ж, мы «разбудим» всех этих «спящих», да так, что им еще долго предстоит страдать от бессонницы. Только Дед это проделает так, что никто не подумает, что информация об эсеровских недобитках была получена от меня. Он в этом деле дока. А либералы и социалисты-революционеры пусть займутся своим любимым делом – поиском «агентов КГБ», пардон, «агентов ГУГБ».

Распрощавшись с Брешко-Брешковской, я отправился домой, где меня с нетерпением ждала моя прекрасная Натали. Надо было как следует обсудить полученную мною информацию и продумать текст донесения в Петербург.

31 (18) декабря 1904 года, вечер.

«Генеральская» квартира в доходном доме

на Невском. Гостиная

Обычно кажущиеся пустыми генеральские апартаменты, занимавшие целый этаж большого доходного дома на Невском, в этот знаменательный день были полны бурлящей жизнью. К освещенному розоватым светом газовых фонарей подъезду дома подкатывали обычные, запряженные рысаками кареты и отчаянно трещащие мотором новомодные авто. Старый, переживший сидение на Шипке швейцар Матвей Филиппович с поклоном открывал массивные двери, пропуская в парадную одного важного гостя за другим. При виде некоторых гостей старик качал головой и тихо бормотал под нос молитву. Вот генерал Бережной, герой сражений с японцами в Корее и высадки на Окинаву, пришел, точнее, приехал вместе с супругой – любимой сестрой императора Михаила.

Министр труда господин Ульянов, в прошлом революционер, а ныне неподкупный гроза фабрикантов и заводчиков, обкладывающий их огромными штрафами за нарушение недавно принятого по указу царя нового Трудового законодательства. А если дело пахло чем-то посерьезнее штрафов, например, в случае гибели людей по вине администрации предприятия, по его представлению предпринимателей и фабрикантов передавали в контору, имя которой называли шепотом, после чего бывший миллионщик с бубновым тузом на спине следовал под конвоем в далекую Сибирь. Вместе с министром труда пришел и господин Коба, человек с желтыми тигриными глазами, захвативший власть над Союзом фабрично-заводских рабочих и загнавший бедного отца Георгия Гапона туда, куда Макар телят не гонял.

Правда, у Матвея Филипповича в этом Фабрично-заводском союзе состояли племянники, рассказывающие о господине Кобе много хорошего. И господин министр и господин Коба были с супругами – дамами весьма интеллигентного вида. И если госпожа Ульянова была вобла воблой, то жена господина Кобы была очень даже ничего.